Приемные дети, как правило, с малых лет видели взрослую страшную изнанку жизни. Они настолько исстрадались, что пока не могут быть вам опорой. Поэтому нужно искать поддержку у других людей. Не стесняйтесь обращаться за помощью к специалистам (педагогам и психологам) и к другим приемным родителям, у которых есть удачный опыт принятия ребенка в семью. Посещайте психологические центры, сайты и форумы. Вы почувствуете, что вы не одиноки и получите ценные рекомендации.
Очень важно понимать, что приемные родители никогда не станут кровным, хотя могут быть очень близкими людьми. И если вы сумеете удержаться от соблазна конкурировать с его биологическими отцом и матерью, если сможете терпеливо относиться к тому, что ребенок принес собой из прошлой жизни, то он ответит вам, как минимум, неравнодушием.
Во-вторых, неоценимую возможность стать родителем. Повесить на стену портрет семьи, нарисованный неумелыми детскими ручками. Слышать каждый вечер: «Спокойной ночи, мама!». А главное – видеть, как одинокий комочек жизни превращается в сильного человека, умеющего любить. И помогая ему, вы сами становитесь духовно чище и взрослее.
Вот примеры из жизни .
1. Молодые родители взяли девочку из детского дома. Малышке была всего неделя от роду. Приемная мама мечтала о том, чтобы накормить ребенка грудью. С помощью определенной техники и сильного желания у нее появилось молоко!
2. Семья взяла двух братьев: младшему было пять лет, а старшему – уже шестнадцать. С подростком сразу возникли большие трудности: он грубил, поздно приходил домой, выпивал. Когда ему исполнилось восемнадцать, он поступил в институт и переехал в общежитие. Однако те два года, которые он провел в семье, не прошли даром. Он по-своему привязался к приемным родителям и постоянно им звонит, интересуется их самочувствием. А время от времени приезжает и с удовольствием общается с младшим братом.
3. Женщина очень переживала из-за проблем с приемным сыном: у него были вспышки неконтролируемой агрессии. В садике педагоги не могли найти на него управу. Она обратилась к психологу. Квалифицированная помощь и материнское терпение сделали свое дело. Мальчик все реже впадает в состояние ярости и учится контролировать свой гнев. А сейчас он заботится о младшей сестре, которую тоже взяли из детского дома. Тон передает ей душевное тепло, которое получает сам.
Осчастливить усыновленного ребенка невозможно, потому что травма его усыновления навсегда останется с ним. Это не означает, что он не может быть счастлив вообще, но его травма будет всегда с ним. Надо это помнить и принять как закон. Что бы ни делали приемные родители, как бы они ни старались осчастливить своего приемного ребенка, у него всегда будет травма.
Глава из будущей книги издательства Никея – «Очерки семейной психологии»
Статья подготовлена по материалам вебинара ректора Института христианской психологии протоиерея Андрея Лоргуса «Приемные дети», проведенного Институтом христианской психологии.
Любое усыновление – это результат утраты
Прежде всего, хочется сказать, что любое усыновление – это результат утраты. Для родных родителей – это потеря ребенка, отношений с ним как части себя. Для усыновителей – утрата возможности зачать и родить родного ребенка. Если усыновители имеют своих детей, то это утрата какого-то недостающего им счастья в жизни, может быть, это связано с каким-то психологическим состоянием.
Конечно, бывает так, что детей усыновляют родственники в случае гибели родных родителей или из-за какой-то трагедии, не потому что они хотели, а потому что так пришлось – детей же надо кому-то воспитывать, поднимать. В этом случае трагедия, утрата для них – гибель близких людей.
Для усыновленного ребенка – утрата родных родителей. Мы всегда должны помнить, что усыновленный ребенок приходит в семью с травмой. Причем травма усыновленного ребенка всегда несоизмеримо сильнее, чем травма родных и приемных родителей, потому что ребенок в меньшей степени приспособлен к потере близкого человека, нежели взрослый.
Взрослые переживают травму глубже, но эмоциональный стресс, потрясение не оставляют у них такого губительного следа как у детей. И поэтому следует подчеркнуть: осчастливить усыновленного ребенка невозможно, потому что травма его усыновления навсегда останется с ним . Это не означает, что он не может быть счастлив вообще, но его травма будет всегда с ним. Надо это помнить и принять как закон. Что бы ни делали приемные родители, как бы они ни старались осчастливить своего приемного ребенка, у него всегда будет травма.
Надо помнить, что травма ребенка состоит из переживаний ребенка в своей семье или во время беременности своей матери. Он мог пережить нежеланную, кризисную беременность, это в большинстве случаев. Эмоциональное состояние матери, естественно, оказало влияние на ребенка – он чувствовал себя нежеланным, отвергнутым.
И тогда у ребенка возникает «когнитивный диссонанс» – у него есть родные родители, у него есть приемные родители. У него есть мать и отец, которые дали жизнь, и в то же время есть ощущение своей отвергнутости от этой жизни.
Соединение семейных систем
На картинке изображены две семейные системы – родных и приемных родителей. Серый фон – это дом, в котором живут приемные родители и ребенок, и который навещают бабушки и дедушки. Более плотные линии – это родные связи приемного ребенка со своими родителями.
Ситуация приемной семьи такова, что принимая в семью ребенка, приемные родители одновременно соединяют свою семейную систему с семейной системой приемного ребенка. Хотят они этого или не хотят, но семейная система становится более сложной с более сложными переплетениями. Это потому, что приемные родители входят в отношения – заочные, реже очные – с родителями ребенка, которого они приняли.
Если приемные родители выбирают путь игнорирования или «табуирования» вопроса о родных родителях приемного ребенка, то по сути дела они закладывают огромную мину, которая рано или поздно взорвется, прежде всего, в душе ребенка.
Система приемной семьи включает в себя систему родных родителей ребенка. То есть, если родители готовы взять в свою семью приемных детей, то это означает с психологической точки зрения, что они готовы взять в свою семью и семейную систему родных родителей ребенка.
Это означает, что, во-первых, они должны проявлять к ним уважение как к людям, которые дали жизнь их любимым приемным детям. Во-вторых, они должны уважать соответствие своих детей приемным родителям – физическое, эмоциональное, психологическое, может быть, даже духовное, – то, что мы называем в жизни «сходство».
Приемные дети похожи на своих родных родителей. Это законы природы, не только телесной, но и духовной. И законы эти отменить никто не может. Если приемные родители уважают эти законы, то они будут поддерживать в своем приемном ребенке уважение к родителям, которые его родили, дали ему свои черты лица, черты характера и семейное наследие.
Особенно это касается тех случаев, когда родные родители известны. Но даже когда неизвестны, заочно, безымянно приемные родители должны высказывать им уважение. В худшем случае усыновители встают на их место, как бы замещают их собой.
Позиция замещения – это самый худший тип усыновления, который только может быть и о котором следует предупредить, потому что здесь происходит тот самый «когнитивный диссонанс» – приемным детям приемные родители родными родителями никогда не могут стать.
Мы должны всегда помнить, что роль приемных и родных родителей совершенно разная. Родные родители – те, кто дали жизнь и свое природное наследство. А приемные родители помогают детям развиваться, дают им воспитание, обеспечение и помогают им войти в свою жизнь. Если коротко – одни дают жизнь, другие воспитывают.
На этом слайде показано, что ребенок, которого лишают родных родителей (они как бы замылены, в небытие), сохраняет очень твердые связи со своими родителями – он их чувствует в душе, он их чувствует телесно, но свою родную семью он не может знать, она для него как бы скрывается в тумане. Эти связи повисают в воздухе, они тяготят ребенка, он их интуитивно чувствует, но не может опознать, откуда они.
Если дети находятся вне приемной семьи, то у них есть четкое понимание, что где-то у них есть родители. А когда они попадают в семью, и особенно, когда там есть и родной ребенок, тогда у них возникает тот самый «когнитивный диссонанс». Кто они? С кем они связаны?
Проблема идентичности – «кто Я?»
Возникает одна из важнейших проблем, которая в обычных семьях у детей не проявляется до подросткового возраста, возраста сознательной личностной идентификации себя. А у приемных детей этот вопрос возникает очень рано. Уже у маленьких детей возникает проблема своей идентичности, потому что они понимают, что занимают не свое место.
Они понимают, что своего места у них в мире нет. Это по-разному может быть выражено, но интуитивно дети это понимают. Главное, что эти дети уже сызмальства начинают искать свое место в мире, потому что без идентичности личность не может продолжать свое существование.
Особые потребности усыновленного ребенка
Когда мы говорим об усыновленных детях, мы должны обязательно иметь в виду их особые потребности в семье. Они отличаются от родных детей. И семьи, где есть родные и усыновленные дети, где родители не хотят принять во внимание факт, что усыновленные дети имеют дополнительные и особые потребности, совершают тяжелую ошибку и наносят детям дополнительную травму.
В чем же особые потребности усыновленного ребенка?
Эмоциональные потребности
- Ребенку необходима помощь, потому что он маленький и несамостоятельный. Ему необходима помощь от приемных родителей в осознании и проживании утраты своей родной семьи. В этом приемные родители могут помочь.
- Ребенку важно понять, почему он был оставлен. И прежде всего убедиться в том, что он был оставлен родными родителями не потому что он плохой, а просто потому, что родители приняли такое решение.
- Ребенку нужна помощь, чтобы справиться со страхом отвержения, чтобы усвоить, что отсутствие родных родителей не значит предательство, и что он ни в чем не виноват.
- Ребенку нужно разрешение выражать все свои фантазии, чувства по отношению к усыновлению.
Это сложная эмоциональная работа, которая и должна совершаться приемными родителями.
Познавательные потребности
- Ребенку надо объяснить, что в усыновлении есть и радостная, и грустная стороны. А также есть непреходящие трудности для всех участников – родных родителей, приемных родителей, не только он один страдает. Но в усыновлении есть и радости, потому что приемная семья, например, может дать ребенку то, чего не могла бы дать его родная семья. Это не всегда так, но это возможно. Одна из радостных сторон в том, что приемный ребенок соединяет две семьи, и при взаимном уважении обеих семей ребенок обогащается, потому что у него получается два источника своей идентичности и своего развития. Он оказывается в ситуации большей насыщенности.
- Ребенку, конечно же, надо знать историю своего усыновления, своего рождения, историю своей родной семьи. Это необходимо, потому что ребенок, зная, откуда он произошел, где его корни, на этой земле стоит твердо и крепко. У нет ощущения, что он в этом мире чужой.
- К тому же ребенок должен изучать самого себя, и родители должны ему в этом помочь. Изучать свои особые потребности – как приемного.
- Он должен быть готов, что и от сводных братьев и сестер, и от ребят во дворе он будет слышать разные гадости, обидные слова об усыновлении и о себе как об усыновленном ребенке.
Потребность в признании
- Ребенку нужно признать, что у него есть двойная наследственность – биологическая и усыновительская. Нужно признать его двойственность. В этом ребенок совсем не похож на родных детей.
- Ребенка нужно убедить, что он долгожданный и любимый. Именно в этой двойственности.
- Необходимо, чтобы родители часто ему напоминали, что они восхищаются его внешними отличиями и ценят особый вклад его биологической семьи в приемную семью. Отличие ребенка от родителей – не слабость, не негатив, а позитив.
Потребность в родителях
- Это закон, который никто не может отменить. Но ребенку нужны родители, которые умеют удовлетворять свои эмоциональные потребности – чтобы перед глазами у него был здоровый пример для подражания. Так он может успешно развиваться, а не брать на себя бремя заботы об их эмоциональном комфорте. (Но это уже разговор о том, насколько приемные родители готовы к родительству).
- Ребенку нужны родители, готовые расстаться с предубеждениями об усыновлении, способные принять реальность и особые потребности ситуации усыновления.
- Ребенку нужно слышать, как его родители открыто говорят о своих чувствах по поводу бесплодия, усыновления, потому что это укрепляет отношения доверия между ними. Конечно, это должно быть в свое время.
- И очень важно, чтобы родители не противопоставляли себя биологическим родителям, иначе ребенку придется трудно. Он будет в конфликте, у него будет кризис лояльности. Это примерно как при разводе родителей: за кого быть – за маму или папу? Так и тут: кто ближе – приемные или родные, притом, что родные уже ничего не могут сделать, а приемные обладают средствами воспитания.
Потребность во взаимоотношениях
- Ребенку нужно дружить с другими усыновленными, это уже, конечно, в более старшем возрасте. Потому что только усыновленные дети способны понять, как им тяжело и как они могут помогать друг другу. Они угадывают проблемы друг друга совсем иначе, нежели родители по отношению к приемным детям.
- Ребенку нужно объяснить, что будет время попробовать отыскать биологические связи и будет время прекратить поиски. И в этом ему нужна будет помощь не только родителей, но и социальных работников, психологов.
- Ребенку нужно напоминать, что отказ от него – это признак несостоятельности его биологической семьи, а не его самого. Очень часто приемные дети воспринимают тот факт, что родители от них отказались, именно так.
Духовные потребности
- Здесь я бы выделил потребность ощущения своей ценности как человека, как образа и подобия Божьего, как неизменную и неотчуждаемую ценность.
- Ребенку нужно объяснить, что его жизнь началась еще до его рождения и что его существование – милость и радость, а не ошибка, даже если он будет знать, что беременность его матери была нежеланной.
- Ребенку нужно объяснить, что в этом жестоком мире любящие семьи получаются не только с помощью рождения, но и усыновления.
- Ребенку нужно примириться с тем, что некоторые его вопросы об усыновлении навсегда останутся без ответов. Предположим, он никогда не сможет найти свою родную мать и никогда не узнает, что с нею стало. Может, он никогда не узнает, кто его отец. Но важно, что они есть, независимо живы ли они или нет. И это очень важная часть в сознании приемных детей.
Из всех этих особенностей видно, как много нужно приемным родителям пройти обучения, познания, чтобы справиться с этой задачей. Одно из важных условий успешного приемного родительства – выяснение психологической готовности, которая связана с прояснением, с проработкой мотивации. Для чего будущие родители готовятся взять детей? Существуют три группы мотивов:
- невозможность иметь своих родных детей,
- желание совершить добрый поступок,
- восполнение семейного психологического дефицита.
Вопросы
– Как приемному ребенку выстроить общение с родными родителями, если это опустившиеся люди?
– Конечно, выстроить общение очень трудно, когда родители ведут себя асоциально. Но иногда детям достаточно хотя бы знать, кто их родители, знать историю семьи, если это возможно, знать, где их найти. Возможно, дети, встретив родителей, больше видеть их не захотят, но они должны знать, кто они и откуда. Не надо и невозможно навязать детям общение с родными родителями против их желания, но, как правило, все дети хотят знать, или хотя бы раз увидеть своих родителей, или хотя бы иметь их фотографии.
Каждый человек имеет право знать, кто его родные родители, кто его родная семья. Это не просто юридический закон, это закон духовный.
– Если усыновленный человек, уже взрослый, на самое почетное место вешает фотографию родной матери-наркоманки, что это?
– Это нормально. Это уважение и почитание мужчиной своей матери, которая дала ему жизнь. Да, она была несчастная падшая женщина, но она дала ему жизнь. Что можно большее дать человеку? Жизнь сама по себе больше, чем то, что он получил в приемной семье. Какими бы ни были родные родители, они сделали больше, чем приемная семья. Как ни парадоксально это звучит.
– Возможно ли отсутствие «когнитивного диссонанса», если родители – опустившиеся люди и смириться с их образом жизни трудно?
– Кому трудно? Это оценки взрослых людей. У ребенка нет таких оценок, он потом их примет, когда сформируются его личностные качества. Да, он может их стыдиться, он может, понимать, что они опустившиеся люди, но он все равно их любит. Все равно у него две семейные системы, и именно это ему трудно.
Подготовила Амелина Тамара
Ирина, 42 года:
Мы с мужем воспитывали семилетнюю дочь, и нам хотелось второго ребенка. По медицинским показаниям муж больше не мог иметь детей, и я предложила взять приемного: я семь лет волонтерствовала в приюте и умела общаться с такими детьми. Муж пошел у меня на поводу, а вот мои родители были категорически против. Говорили, что семья не слишком обеспеченная, надо бы своего ребенка вырастить.
Я пошла вопреки желанию родителей. В августе 2007 года мы взяли из дома малютки годовалого Мишу. Первым шоком для меня стала попытка его укачать. Ничего не вышло, он укачивал себя сам: скрещивал ноги, клал два пальца в рот и качался из стороны в сторону. Уже потом я поняла, что первый год жизни Миши в приюте стал потерянным: у ребенка не сформировалась привязанность. Детям в доме малютки постоянно меняют нянечек, чтобы не привыкали. Миша знал, что он приемный. Я доносила ему это аккуратно, как сказку: говорила, что одни дети рождаются в животе, а другие — в сердце, вот ты родился в моем сердце.
Проблемы возникали по нарастающей. Миша — манипулятор, он очень ласковый, когда ему что-то нужно. Если ласка не действует, закатывает истерику. В детском саду Миша начал переодеваться в женское и публично мастурбировать. Говорил воспитателям, что мы его не кормим. Когда ему было семь, он сказал моей старшей дочери, что лучше бы она не родилась. А когда мы в наказание запретили ему смотреть мультики, пообещал нас зарезать. Он наблюдался у невролога и психиатра, но лекарства на него не действовали. В школе он срывал уроки, бил девочек, никого не слушал, выбирал себе плохие компании. Нас предупредили, что за девиантное поведение сына могут забрать из семьи и отправить в школу закрытого типа. Я переехала из маленького городка в областной центр в надежде найти там нормального психолога для работы с ребенком. Все было тщетно, я не нашла специалистов, у которых был опыт работы с приемными детьми. Мужу все это надоело, и он подал на развод.
Я забрала детей и уехала в Москву на заработки. Миша продолжал делать гадости исподтишка. Мои чувства к нему были в постоянном раздрае: от ненависти до любви, от желания прибить до душераздирающей жалости. У меня обострились все хронические заболевания. Началась депрессия.
Я свято верила, что любовь сильнее генетики. Это была иллюзия
Однажды Миша украл кошелек у одноклассника. Инспектор по делам несовершеннолетних хотел поставить его на учет, но родители пострадавшего мальчика не настаивали. На следующий день я привела сына в магазин и сказала: бери все, чего тебе не хватает. Он набрал корзину на 2000 рублей. Я оплатила, говорю: смотри, ведь у тебя все есть. А у него такие глаза пустые, смотрит сквозь меня, нет в них ни сочувствия, ни сожаления. Я думала, что мне будет легко с таким ребенком. Сама оторвой была в детстве, считала, что смогу его понять и справлюсь.
Через неделю я дала Мише деньги на продленку, а он спустил их в автомате со сладостями. Мне позвонила учительница, которая решила, что он эти деньги украл. У меня случился нервный срыв. Когда Миша вернулся домой, я в состоянии аффекта пару раз его шлепнула и толкнула так, что у него произошел подкапсульный разрыв селезенки. Вызвали скорую. Слава богу, операция не понадобилась. Я испугалась и поняла, что надо отказаться от ребенка. Вдруг я бы снова сорвалась? Не хочу садиться в тюрьму, мне еще старшую дочь поднимать. Через несколько дней я пришла навестить Мишу в больнице и увидела его в инвалидном кресле (ему нельзя было ходить две недели). Вернулась домой и перерезала вены. Меня спасла соседка по комнате. Я провела месяц в психиатрической клинике. У меня тяжелая клиническая депрессия, пью антидепрессанты. Мой психиатр запретил мне общаться с ребенком лично, потому что все лечение после этого идет насмарку.
Миша жил с нами девять лет, а последние полтора года — в детдоме, но юридически он еще является моим сыном. Он так и не понял, что это конец. Звонит иногда, просит привезти вкусняшек. Ни разу не сказал, что соскучился и хочет домой. У него такое потребительское отношение ко мне, как будто в службу доставки звонит. У меня ведь нет разделения — свой или приемный. Для меня все родные. Я как будто отрезала от себя кусок.
Недавно навела справки о биологических родителях Миши. Выяснилось, что по отцовской линии у него были шизофреники. Его отец очень талантливый: печник и часовщик, хотя нигде не учился. Миша на него похож. Интересно, кем он вырастет. Он симпатичный мальчишка, очень обаятельный, хорошо танцует, и у него развито чувство цвета, хорошо подбирает одежду. Он мою дочь на выпускной одевал. Но это его поведение, наследственность все перечеркнула. Я свято верила, что любовь сильнее генетики. Это была иллюзия. Один ребенок уничтожил всю мою семью.
«Через год после отказа мальчик вернулся ко мне и попросил прощения»
Светлана, 53 года:
Я опытная приемная мать. Воспитала родную дочь и двух приемных детей — девочку, которую вернули в детдом приемные родители, и мальчика. Не справилась с третьим, которого взяла, когда дети окончили школу и уехали учиться в другой город.
Илье было шесть, когда я забрала его к себе. По документам он был абсолютно здоров, но скоро я начала замечать странности. Постелю ему постель — наутро нет наволочки. Спрашиваю, куда дел? Он не знает. На день рождения подарила ему огромную радиоуправляемую машину. На следующий день от нее осталось одно колесо, а где все остальное — не знает. Я стала водить Илью по врачам. Невролог обнаружил у него абсансную эпилепсию, для которой характерны кратковременные отключения сознания без обычных эпилептических припадков. Интеллект у Ильи был сохранен, но, разумеется, болезнь сказалась на психике.
Со всем этим можно было справиться, но в 14 лет Илья начал что-то употреблять, что именно — я так и не выяснила. Он стал чудить сильнее прежнего. Все в доме было переломано и перебито: раковина, диваны, люстры. Спросишь у Ильи, кто это сделал, ответ один: не знаю, это не я. Я просила его не употреблять наркотики. Говорила: окончи девятый класс, потом поедешь учиться в другой город, и мы с тобой на доброй ноте расстанемся. А он: «Нет, я отсюда вообще никуда не уеду, я тебя доведу».
Через год войны с приемным сыном у меня начались проблемы со здоровьем. Полтора месяца пролежала в больнице. Выписалась, поняла, что хочу жить
Через год этой войны у меня начались проблемы со здоровьем. Полтора месяца пролежала в больнице с нервным истощением и скачущим давлением. Выписалась, поняла, что хочу жить, и отказалась от Ильи. Его забрали в детдом в областной центр.
Год спустя Илья приехал ко мне на новогодние праздники. Попросил прощения, сказал, что не понимал, что творит, и что сейчас ничего не употребляет. Потом уехал обратно. Уж не знаю, как там работает опека, но он вернулся жить к родной матери-алкоголичке.
Сейчас Илье 20. В сентябре он приехал ко мне на месяц. Я помогла ему снять квартиру, устроила на работу. У него уже своя семья, ребенок. Эпилепсия у него так и не прошла, чудит иногда по мелочи.
«Приемный сын говорил родному, что мы его не любим и сдадим в детдом»
Евгения, 41 год:
Когда сыну было десять лет, мы взяли под опеку восьмилетнего мальчика. Я всегда хотела много детей. Сама была единственным ребенком в семье, и мне очень не хватало братьев-сестер. Ни у кого в нашей семье нет привычки делить детей на своих и чужих. Решение принимали совместно и прекрасно понимали, что будет трудно.
Мальчик, которого мы взяли в семью, был уже отказной: предыдущие опекуны вернули его через два года с формулировкой «не нашли общего языка». Мы сначала не поверили в этот вердикт. Ребенок произвел на нас самое позитивное впечатление: обаятельный, скромный, застенчиво улыбался, смущался и тихо-тихо отвечал на вопросы. Уже потом по прошествии времени мы поняли, что это просто способ манипулировать людьми. В глазах окружающих он всегда оставался чудо-ребенком, никто и поверить не мог, что в общении с ним есть реальные проблемы.
По документам у мальчика была только одна проблема — атопический дерматит. Но было видно, что он отстает в физическом развитии. Первые полгода мы ходили по больницам и узнавали все новые и новые диагнозы, причем болезни были хронические. Со всем этим можно жить, ребенок полностью дееспособен, но зачем было скрывать это от опекунов? Полгода мы потратили на диагностику, а не на лечение.
Свою жизнь в нашей семье мальчик начал с того, что рассказал о предыдущих опекунах кучу страшных историй, как нам сначала казалось, вполне правдивых. Когда он убедился, что мы ему верим, то как-то подзабыл, о чем рассказывал (ребенок все-таки), и вскоре выяснилось, что большую часть историй он просто выдумал. Он постоянно наряжался в девочек, во всех играх брал женские роли, залезал к сыну под одеяло и пытался с ним обниматься, ходил по дому, спустив штаны, на замечания отвечал, что ему так удобно. Психологи говорили, что это нормально, но я так и не смогла согласиться с этим, все-таки у меня тоже парень растет.
Приемный мальчик умудрился довести мою маму — человека с железными нервами — до сердечного приступа
С учебой у мальчика была настоящая беда: шел второй класс, а он не умел читать, переписывать текст, не умел даже считать до десяти. При этом в аттестате были одни четверки и пятерки. Я по профессии преподаватель, занималась с ним. Пусть и с трудом, но он многому научился, хотя нам пришлось оставить его на второй год. Он нисколько не комплексовал, и дети приняли его хорошо. В учебе нам удалось добиться положительных результатов, а вот в отношениях с ним — нет.
Чтобы вызвать к себе жалость и сострадание, мальчик рассказывал своим одноклассникам и учителям, как мы над ним издеваемся. Нам звонили из школы, чтобы понять, что происходит, ведь мы всегда были на хорошем счету. А мальчик просто хорошо чувствовал слабые места окружающих и, когда ему было нужно, по ним бил. Моего сына доводил просто до истерик: говорил, что мы его не любим, что он с нами останется, а сына отдадут в детский дом. Делал это втихаря, и мы долго не могли понять, что происходит. В итоге сын втайне от нас зависал в компьютерных клубах, стал воровать деньги. Мы потратили полгода, чтобы вернуть его домой и привести в чувство. Сейчас все хорошо.
Мальчик провел с нами почти десять месяцев, и под Новый год мы вместе с опекой приняли решение отдать его в реабилитационный центр. Подтолкнули к этому не только проблемы с родным сыном, но и то, что приемный мальчик умудрился довести мою маму — человека с железными нервами — до сердечного приступа. Она проводила с детьми больше времени, поскольку я весь день была на работе. Ей приходилось терпеть постоянное вранье, нежелание принимать правила, которые есть в семье. Мама — очень терпеливый человек, я за всю свою жизнь не слышала, чтобы она на кого-то кричала, а вот приемному ребенку удалось вывести ее из себя. Это было последней каплей.
С появлением приемного сына семья стала разваливаться на глазах. Я поняла, что не готова пожертвовать своим сыном, своей мамой ради призрачной надежды, что все будет хорошо. К тому, что его отдали в реабилитационный центр, а потом написали отказ, мальчик отнесся абсолютно равнодушно. Может, просто привык, а может, у него атрофированы какие-то человеческие чувства. Ему нашли новых опекунов, и он уехал в другой регион. Кто знает, может, там все наладится. Хотя я в это не очень верю.
За долгие годы общения с семьями, в которых есть , мы столкнулись с огромным количеством ситуаций и судеб. Мы увидели, сколько в этих историях радости и тревоги, надежды и переживаний, отчаяния и счастья. Мы решили отразить опыт таких семей в публикациях, подготовленных приемными родителями или детьми, и сегодня представляем новую рубрику ‒ «Дневник приемной семьи». Первый текст для нее ‒ это записи нашей читательницы, Надежды К., которые она вела в первые месяцы после удочерения маленькой Насти. Откровенная история о том, «как все было хорошо, а потом началось…»
16 ноября
Все позади. Мы наконец-то дома. Все эти бесконечные сомнения, страхи, разговоры, документы, ожидания – все позади, и наша малышка Настенька дома.
19 ноября
Настюша активно изучает дом. Свою комнату, одежду. Сразу полюбила розовый сарафанчик и третий день тянется с утра только к нему. К игрушкам оказалась равнодушна, к нашему удивлению. А вот купание – восторг! Там игрушки только подавай, и плещется - за уши из ванны не вытянуть!
25 ноября
Идет вторая неделя, я уже успокоилась, страх, что «не получится» прошел, все хорошо. Я уже забыла про горы своих интернетных подборок на темы всяких проблем с адаптацией приемных деток, это все не про нас, у нас идиллия! Я уже не ощущала нервозности первых дней, успокоилась. Но в какой-то день, когда я пошла в ванну, Настюша побежала за мной. Я увела ее обратно в комнату, к папе. Она в крик. «Хочу с тобой! Я с тобой!!!» и бежит за мной, рвется в ванную. Минут двадцать уговариваем-убеждаем. Ни в какую. Слезы, ор, крик. Отвлекаем мультиками, чем угодно – без толку. Как бесенок вселился. Рвется силой в ванную, падает под дверью на пол, бьется на полу и орет. Я все же приняла бегом душ, под дикий ор и истерику. Мы были в шоке, не были готовы к такой резкой смене. Это было вдруг, неожиданно, не с чего, на пустом месте. И дальше началось… Обуваться – истерика, платье – колючее (фланелевое!), мультик не тот ‒ истерика, нельзя брать ножницы ‒ истерика, подождать две минуты, пока развешу белье и будем играть ‒ истерика: нет, бросай белье и давай играть сию минуту. Я вспомнила все, чего начиталась, была терпелива, отвечала только спокойно, уговаривая себя, что это вот-вот пройдет. Но это не проходило. Спасть Настя хотела с нами, и ночью просыпалась и звала, просилась к нам. Муж терпеливо отводил ее назад в кроватку. Так по нескольку раз за ночь. В какой-то момент, когда Настя не давала мне готовить ужин, требуя сидеть рядом с ней, пока он играет с куклой (даже не играть, просто сидеть!), я не выдержала, схватила ее за ручку, отволокла в комнату, прикрикнула, велела играть тихо, пока мама готовит всем ужин. Настена снова в крик. Я схватилась за голову, я была в ужасе от того, что я так грубо поступила с ребенком. Но как быть по-другому, я уже не знала. Настя продолжала биться в истерике. Через несколько минут я подошла к ней, села к ней на пол, сгребла ее в охапку, сказала, что я ее очень-очень люблю, но мне нужно время приготовить еду. Настя продолжала реветь. Я оставила ее плачущую и ушла на кухню. Минут через пять она затихла. Больше в этот вечер она не истерила, но я была в ужасном состоянии и не знала, что делать.
27 ноября
Сказать, что я в растерянности, ничего не сказать. Мне не говорили, что Настя может быть такой. Я не готова к этому! В голову лезут самые , в которых я даже боюсь признаться самой себе. О , о статистике по детям, которых вернули в детские дома, не справившись с ролью родителей. Муж тоже не знает, что делать. Сегодня мы держали друг друга за руки и молча, без слов, говорили друг другу, что еще немножко надо потерпеть.
29 ноября
Истерики Насти не дают возможности быть мягкой и терпеливой. Хоть как-то привести ее в чувство во время очередного ора можно было только очень жестким «нельзя». Договорились с мужем, что каждый раз каждое нельзя будем сопровождать словами «Я тебя люблю». Ругаемся на нее и говорим, что все равно ее любим. Это ужасно, я чувствую себя злобной мачехой, а не мамой, от которой несчастный ребенок видит одно зло.
30 ноября
Настя истерит не весь день, но мне очень плохо. За все эти дни я уже не так уверена, что мы поступили правильно. Мы плохие родители, ребенок не стал с нами счастлив... Муж сказал вчера, что если бы мы поступили иначе, мы жалели бы всю жизнь, а так – у нас есть шанс, и все трудности проходят, т.к постоянного на земле нет вообще ничего. Мы потерпим, мы попытаемся.
6 декабря
Мы вспомнили, что у нас давно не было праздника. Так нельзя! Завтра идем в детский аквапарк, а в воскресенье у нас будут гости – мы давно не видели наших друзей.
Настя стала спокойнее. Но это днем, а ночи стали еще бессоннее. Капризы и нежелание спать в своей кроватке выматывают, я не высыпаюсь, злюсь на Настю, шиплю на нее ночью, что ночью все спят и мама тоже хочет спать. Я часто чувствую, что я раздражаюсь, что в течение дня хочу сорваться на всех, не только на Насте, что мне плохо и подкатывает отчаяние.
15 декабря
Спим мы по-прежнему плохо. Но зато хорошо играем и помогаем маме. Мы готовим, ходим в магазин, убираем. Вместе это в два раза дольше, чем я делаю одна, но когда я вижу, что моя дочь делает что-то с интересом, я готова возиться хоть три часа, лишь бы этот интерес не превратился снова в истерику.
21 декабря
Мы пережили слово «нет». Приняли его. Боясь повторения истерик, мы практически ничего не запрещали Насте все это время, кроме опасных вещей. На остальное закрывали глаза – на сапоги, которые «живут» в центре комнаты на ковре, на выброшенные в мусорное ведро карандаши, которые «больше не нравятся», на сухие макароны, используемые вместо игрушек… Но вчера я запретила Настюше играть с папиным рубашками. У папы должны быть своя одежда, как у всех, она нужна ему чистая, выглаженная, а если мы будем в его рубашках кататься по полу, то папе не в чем будет пойти на работу. Лишившись веселой игры, Настюша обиделась. Убежала в другую комнату. Я замерла и приготовилась к взрыву. Но было тихо. Минут через пятнадцать дочь пришла ко мне на кухню, прижалась ко мне, спросила, нет ли у нас вкусненькой конфетки… Кажется, теперь мы знакомы со словом «нельзя» не только в контексте истерик.
27 декабря
Мы готовимся к Чуду. Настя не столько ждет Деда Мороза, сколько спрашивает, сколько желаний можно загадывать, когда ложишься спать в новогоднюю ночь. Спрашиваю – что за желания, начинает рассказывать. Их и правда много. И во всех ‒ она, мама и папа. Еще раз пойти с мамой и папой в аквапарк, покормить с мамой и папой белочку в парке, увидеть с мамой и папой настоящего слона… Не знаю, что загадает моя девочка.
